Вечер. По перрону туда-сюда ходят люди - уезжающие и те, кто пришел удостовериться. С огромной красной сумкой, а я всегда езжу с ней, подхожу к проводнице, лихо выхватываю из заднего кармана билет и вот я уже в вагоне. Почти всегда плацкарт, дешевле и на верхней уже застелено.
Всегда немного волнуюсь. В вагоне полутемно, полувидно. Нахожу свой отсек, вежливо здороваюсь, сажусь. Две молодые девушки и одна еще моложе. Радуюсь где-то внутри, что наконец-то повезло (скажу сразу, всех мужчин, садящихся где-либо в поезд, интересует только одно, будут ли с ними ехать симпатичные девушки или крепкие на выпивку парни).
Ну вот, сижу – тихо радуюсь минут пять. Вдруг подходит какой-то челнок, внимательно смотрит куда-то мне за спину, и вдруг спрашивает: «А у вас какое место?» Откуда только такие дотошные люди берутся. Ну, видишь, человек сидит – тихо радуется, ступай себе прямо. Нет ведь. Я, конечно, начинаю сверять номер места в билете с номером за спиной и, естественно, не совпадает. Встаю, извиняюсь, нехотя ухожу на свое. И так каждый раз.
На свое взаправдашное хоть не смотри, обязательно что-нибудь эдакое подсунут. То дама с собачкой, то мама с тремя детьми не знает, куда ей бежать. Нет, я очень люблю и так далее, но только когда их мама знает, куда ей бежать…
Но в этот раз более-менее: две женщины; одна ничего себе так в толстом вязаном свитере, вторая средних лет тоже в чем-то и мужчина в углу, небритый что ли, а нет, такой же чертовски неотразимый как я.
Здороваюсь. Присаживаюсь. Стараюсь не смотреть на женщину в свитере и вообще на соседей. Вообще все всегда стараются поначалу друг на друга не смотреть, не положено. Смотрят в окно, в проход вагона, на третью полку, будто там Лепс едет. Нет его там, я полчаса прошлый раз смотрел.
Сидим, значит, молчим. Вспомнил почему-то, как в книге одной прочитал, что по правилам этикета «в лифте нужно сохранять задумчивый вид». Ну, вот сидим, представляя себя в лифте, хотя сами в поезде, то есть, сохраняем задумчивый вид. У меня верхняя, у них – все остальные.
Подошла проводница, предложила чай и себя, как показалось. Мы с мужиком конечно, оживились, зачем нам чай, а женщины заказали, с лимоном.
Дальше сидим – сохраняем задумчивый вид.
Да, минут двадцать как тронулись. Поехали в смысле, а то вы начнете острить тут.
Выступил начальник поезда с обращением ко всем и к нам тоже. Предупредил, чтоб не пили, не курили и что милиция в десятом вагоне. Тут же захотелось выпить, покурить и узнать, в десятом ли.
Внезапно прошли милиционеры, каждому заглянули в лицо, некоторым – пристально. Благо я сижу – сохраняю задумчивый вид и им не интересен.
Нашим женщинам принесли чай с лимоном и сахаром и мы, двое неотразимых, почувствовали себя настоящими мужиками и переглянулись. Еще бы, они вот так сидят-пьют, а мы напротив и совсем не против.
Сосед мой вдруг привстал и обронил, «пойду покурю», хотя кому это может быть интересно, кроме начальника поезда, даже предположить не берусь. А может это он проверял нас, не донесем ли.
Что касается меня, то у меня верхняя и задумчивый вид.
Вдруг сосед вернулся: сигареты в сумке, сумка под сиденьем. И началась движуха. Я привстал. Он все нашел. Я присел. Привстали обе барышни, одна стелить, вторая – из-за ее прихоти. Стали высматривать себе матрас на верхней полке попушистей, я один раз в деревенской сарае наблюдал, как кот за мышью следит, так вот они так же. Я привстал – предложил помощь в делах матрасных. Они присели. Я, не спеша, двумя руками спустил вниз, матрас. Второй. Они привстали, благодарят ласково. Я присел. Они мне что-то про «переодеться». Не волнуйтесь, говорю, я уже переоделся, дома перед выходом.
«Курильщик» вернулся, я привстал, он присел, я присел на край. Он, видя, такое дело, тоже решил стелить и привстал. Я привстал тоже. Женщины присели. Та, что в вязаной кофте спрашивает у той, что постарше: «Мне залезать наверх или можно еще внизу посидеть». Та: «Что вы, что вы, даже не беспокойтесь, залезайте, конечно». А та по-своему поняла и присела.
Я стою в проходе, мужик стелет, барышни сидят. Все до одного заняты и сохраняют задумчивый вид. Становится жарко. Мужик постелил и присел. Я откинул край и присел. Женщины привстали. Вышли. За стеной кто-то завел рассказ о том, где он работал до этого и после того. Увлекательно и сразу начинает тянуть в сон. Правда, во сне сложнее сохранять задумчивый вид, но я не робкого десятка. Женщины вернулись, присели. Вдруг одна, та, что не в кофте вдруг как выдаст: «Что ж я себя так мучаю? В других купе спят давно». Та, что в кофте привстала, и легко вспорхнув, очутилась наверху. Я привстал, оперся руками на верхние полки и демонстративно легко отжался на руках. Мол, есть трицебсы еще под джемпером. Правда во время этого смелого эксперимента что-то хрустнуло в плече, чуть не сорвалась правая рука, но впечатление произвел. Мужик внизу привстал, курить опять вроде. Женщина прилегла. Я прилег. Как же я с ними устал. Столько движений в таком ограниченном пространстве.
Лежим, значит, сохраняем задумчивый вид. Пришел сосед с нижней, прилег на нее, нет, не на нее, на нижнюю, короче, ну его.
Та, которая со мной наверху и в свитере, нет, ну не прямо со мной, но в свитере, нет, не у меня наверху, а, впрочем, ну ее. Короче, жарко ей, а свитер не снимает. Глумится над собой и надо мной по случаю.
Да поддержут меня мужчины, надежда на свитер у меня теплилась. И вдруг она укрывается простыней и свитер небрежно на верхнюю полку так шмяк.
И тут у меня, да не поймут меня превратно женщины…, а впрочем, ну его. Ну их всех. Строят из себя, а у меня завтра дел уйма. Они, поди, приедут – сразу досыпать залягут, а мне и в гости, и побриться, и на футбол я хотел…
Рано утром будят нас. За окном фонари холодные светят приветливо. Не бывает так, как написал, а хочется. Москва, короче, подъезжаем. Свет в вагоне зажгли. Девушка на верхней не моей привстала в простыне, а ведь она очень даже милая и без свитера гораздо моложе кажется и стройнее. И внизу женщина вовсе не как вчера, а ровесница моя, ну а я вы помните, неотразим хронически. И мужик внизу с бородой года на два меня моложе.
Остановился поезд.
Встали мы в полный рост, молодые, красивые, яркие, неотразимые вкруг, взяли вещи и гордо к выходу поплелись.
Москва зовет, встречает запахом паровоза и чего-то глобального, что нельзя увидеть, а можно только учуять.
Все вроде нормально, все как положено, все в рамках и даже глубже, но провожая взглядом свой вагон и теряя из виду своих попутчиков, закрадывается тревожная мыслишка: а может надо было познакомиться, позволить себе шампанского, выкурить одну на двоих со следами темной помады, шугануть мусоров в десятом, потом помириться с ними и выпить на мировую с начальником поезда, забраться наверх не по билету и всю жизнь потом вспоминать и улыбаться, а не сидеть молча, сохраняя задумчивый вид.
